«Вся власть Советам!»
Советы создали, но власти им не дали. Вся власть сконцентрировалась в руках одной партии. Советы стали ей прислуживать. Ни одно решение, ни одно мероприятие Советы не моги провести ни на местах, ни в центре. Так и не получилось в России советской власти. Была лишь партийная коммунистическая система, в которой набирала силу и расцветала власть насилия.
Убедившись, что беспорядочное и бессистемное уничтожение и травля выдающихся сынов России малоэффективны, стали быстро создавать тюрьмы в бывших монастырях – в основном в Москве и крупных городах. Но они моментально заполнялись, и что делать дальше с собранными в них людьми – было неизвестно.
И тогда в 1921-1922 годах Ленин и его окружение пришли к естественному выходу – созданию крупных репрессивных организаций лагерного типа, способных вместить не сто – двести человек, а тысячи и десятки тысяч заключенных.
Лучшими для этой цели посчитали Соловки, куда еще с 1920 года отправляли пленных с фронтов гражданской войны. Здесь стал организовываться большой комплекс «Лагерей особого назначения». «Назначение» концентрационных лагерей давно было хорошо всем известно, а их «особость» заключалась в бесконтрольном попрании каких-либо правил и законов. Как любило говорить местное начальство: «Там власть советская, а у нас соловецкая!».
А сами Соловки начались с того, что вначале XVIII столетия иеромонаху преподобному Иову у одной из гор острова Анзер было видение, во время которого услышал он голос Царицы небесной:
— Гору сию нареките Голгофой, потому что со временем ей надлежит стать неисчислимым кладбищем. На вершине ее постройте храм в честь Страстей Господних. Я же вовеки пребуду на месте сем.
Здесь и воздвигли соловецкие иноки Голгофо-Распятский скит с каменным храмом Распятия Господа на вершине и маленькой деревянной церковью Воскресения Христова внизу.
Пророчество Божией Матери стало ясным православным людям лишь после Октябрьского переворота, когда Соловецкие острова действительно стали Голгофой русской земли.
Началось с закрытия монастырей. Вот как, по рассказам очевидцев, это было.
«В стены обители пришли сотрудники НКВД с отрядом красноармейцев закрывать монастырь. Всех монахинь согнали вместе и предложили выбор: «Или отрекайтесь от веры, снимайте кресты, или пойдете в тюрьму». Большинство монахинь от веры не отказались и крестов не сняли. Их ужасно били, требовали вслух отречься от Бога и самим снять с себя крест. Тех, кто выдержал пытки и избиения, не предав веру, отправили на суд «тройки». Всех осужденных погнали по этапу.
Часть пути заключенные провели в переполненных вагонах, где им не давали ни воды, ни хлеба. Многие умирали, и мертвые оставались в поезде вместе с живыми. Однажды несколько вагонов отцепили от состава в «чистом поле». Была лютая зима, вагоны стояли посреди заснеженной равнины. Наступила ночь. Никакой еды узники не имели, теплых вещей, чтобы пережить мороз в ледяных вагонах, тоже не было. Отчаявшиеся люди ждали смерти. Устроители этой казни были уверены, что никто не сбежит.
Через неделю вернулся паровоз с конвоем. Выжили только молодые и крепкие, а пожилые и ослабевшие люди навеки остались здесь. Их даже не хоронили, а просто выбросили в снег. А оставшиеся в живых отправились дальше. И снова этапы под крики конвоя и лай овчарок. Многие падали и не могли дальше идти. Их заставляли вставать, избивая ногами и прикладами».
В Соловках и других первых лагерях начала 1920-х годов отрабатывалось все, что затем из года в год совершенствовалось в советских «зонах». Как содержать, как и чем кормить, как одевать, пытать, расстреливать и как хоронить. Все разнообразие приемов надругательства, истязания, истребления людей.
Вот еще некоторые выдержки из воспоминаний очевидцев тех лет, чудом оставшихся живыми.
«Заключенных подогнали к какой-то реке и заставили переплывать на другую сторону. Тех, кто не умел плавать и потому не хотел идти, подгоняли прикладами. Многие тогда утонули».
«Однажды конвоиры устроили такую пытку: арестованных загнали в озеро и не выпускали на берег в течение трех суток. Стоявшие в воде люди пытались помочь друг другу, но многие не выдерживали, падали, а это означало смерть. Единственной едой во время этого стояния были стебли и корни тростника».
Есть свидетельства о том, что Святейший Патриарх Тихон перед самой своей кончиной в 1925 году произнес: «Скоро наступит ночь темная и длинная». Его пророчество стало сбываться со знаменитых Соловков. Они были отданы в руки истинных чекистских изуверов. Например, первый начальник Соловецких лагерей особого назначения Ногтев сам встречал новые партии заключенных и тут же, на пристани, для острастки – а скорее, чтобы показать свою власть пристреливал из карабина по несколько прибывших. Тут же остальных распределяли на работы, большинство из которых были так тяжелы, что мало кто мог выдержать два-три месяца. В первое время после прибытия на Соловки заключенных селили не в бараках, а, «ввиду отсутствия мест», в землянках. Эти пещеры-землянки на откосах дорог и склонах холмов выкопали лагерники по указу начальства. Никакой еды им поначалу не давали. Пищу приходилось добывать самим: собирали грибы, ягоды, варили траву, коренья, листья деревьев. Зимой варили древесную кору, растапливали снег – другой воды не было.
Отрабатывалась и система наказаний. Например, «оставляли заключенных на морозе в нижнем белье. Провинившихся ожидала неминуемая смерть. Летом ставили «на комарики»: привязывали людей раздетыми в местах, где носились тучи комаров и гнуса. Тех, кто ослабевал и не мог исполнять норму, пристреливали. Еще один вид казни – поставить «на пеньки»; это означало, что заключенный в мороз должен раздеться и босым встать на пень. Конвоир в зипуне сидел у костра, а зэк замерзал, стоя на ветру. Весной, когда сходил снег, на Соловках находили множество трупов – замерзших, застреленных конвоирами, чекистами, десятниками (Б. Ширяев, Неугасимая лампада).
Что касается кормления. Все немногое, что выделялось, не доходило до заключенных, разворовывалось охраной. Вот документальное свидетельство об одном из лагпунктов на Заячьем острове.
«Здесь, «на зайчиках», как называли сами заключенные Заячий остров, — еще один круг соловецкого ада. Кормили похлебкой их тухлых тресковых голов. Полагалась и лагерная пайка хлеба, впрочем, не всегда получаемая заключенными. Цинга и туберкулез выкашивали обитателей «зайчиков». Как и все тогдашние Соловки, это было царство произвола и огромная бойня, в которой уничтожались люди, неугодные новой власти».
Работавшие в лагерях охранники и чекисты не очень разбирались в политике, основой их вдохновения являлась полная бесконтрольность в поборах и воровстве. Все поступающее государственное содержание, личные вещи и одежда заключенных делалось их собственностью. Это и было основным стимулом. Контроля над ними не было никакого, лишь бы больше уничтожали. И садистские наклонности работавших там расцветали полным цветом. Примеров тому не счесть. (Интересен, однако, случай, рассказанный монашкой, находившейся в большом отряде священнослужителей: «Однажды один из охранников сказал: «Была бы моя воля, я бы вас всех живьем закопал!» а через три дня после этого он умер в страшных мучениях».)
Здесь следует еще раз подчеркнуть, что сотни тысяч, а затем и миллионы загнанных в лагере не совершали никаких преступлений. И более того, являли собой лучшую часть общества в моральном и духовном отношении. Как пишет соловецкий сиделец, в лагерях «гораздо труднее было найти человека, знающего конкретно предъявленные ему обвинения, хотя бы иллюзорные, чем абсолютно не представляющего, за что же, собственно говоря, он сослан».
Уже тогда было понятно, что это не был частный случай или единственная юридическая ошибка. По масштабу организации – это крупнейшее государственное преступление против народа и страны и практическое воплощение ленинского утопического социализма.
Хорошо известным приказом «Об изъятии церковных ценностей» Ленин по сути начал повсеместный разгром монастырей и церквей с поголовным уничтожением священнослужителей всех рангов – от монашества до патриархата.
Ленин докладывал в ЦК: «Мы приобретаем много ценностей, большой капитал, остро необходимый нам, и одновременно разожжем ненависть, раскол в рядах верующих, натравив их, начнем репрессии, уничтожив сопротивление». Как мы видим, в разгроме церквей Ленин преследовал не только чисто уголовную цель обогащения, но и предательскую – против православной веры: организацию раскола, смуты, антирелигиозного аферизма.
Тут же организовали секции безбожников в пионерии и комсомоле, в учебных заведениях и на предприятиях. Новые «красные батюшки», именующие себя обновленцами, заменили исповедь на доносительство, организовали культы нововерующих, вносившие смуту. В этом поднятом вождем вихре темных сил появились свои лидеры, и среди них, например, такая яркая фигура, как Труфанов.
Сергей Труфанов, из донских казаков. В 1903 постригся в монахи. После пострижения принял имя Илиодор. Был другом Распутина, потом стал его врагом. Выступал против патриарха Тихона, против Столыпина, надругался над православной религией, продался ЧК. Провозгласил себя Патриархом всея Руси. Отлучен от церкви. ЧК помогло ему бежать в США, где он служил швейцаром, уборщиком в метро.
Ангажированный чекистами монах – не только не святой, а полная ему противоположность, большевистская проститутка. Поэтому так бесславно и заканчивали свой путь предатели веры.
На истинных служителей веры приказ Ленина не оказал никакого воздействия. Главные митрополиты Патриархии отказались выполнять приказ и отдать церковные ценности, собранные на пожертвования не одного поколения народа. Их судили в ЧК в ночь с 12 на 13 августа 1922 года. Четырех расстреляли (перед этим побрили и остригли, чтобы невозможно было узнать). Еще восьми заменили расстрел на тюрьму. Их отправили вместе с одним из этапов на Соловки, где они и погибли.
Сюда вывозились не только отдельные личности, но и целые семьи. В этих лагерях процветали бесправие, зверства, садизм, грабежи. В Соловецкие лагеря беспрерывным потоком пошли пароходы с заключенными. Они также стали переполняться несмотря на то, что являлись главным лагерным центром, из которого заключенные направлялись в другие организуемые лагеря. Отсюда стал направляться этапы заключенных и в лагеря строительства Беломорско-Балтийского канала («ББК»). Затем строительство сформировалось в огромный самостоятельный лагерный комплекс с управлением в Медвежьегорске.
Массовые расстрелы начались во многих городах. Например, в Петрограде в 1922-1923 годах на Смоленском кладбище расстреливали священников и сбрасывали их в общие могилы. Крики тех, кто был заживо погребен, слышны на этом кладбище и сегодня, в тихие осенние ночи.
Часто людей «недостреливали» — чекисты торопились за следующей партией. После очередного залпа не успевали даже сбрасывать в ямы раненых и убитых, быстро разворачивались и уходили. Важно, что расстрел произошел. И тот, в кого не попали, все равно уже считался расстрелянным.
Система нагнетания страха – аресты, направления в лагеря, расстрелы – расширялись и совершенствовались. Сеть управления лагерями быстро увеличивалась (БКК, Вятлаг, Усольлаг, Интлаг, Унжлаг и так далее). Несмотря на это, в первом, а потому великом соловецком лагере («СЛОН») переполнение было исключительным, а новые арестанты все поступали. Начальство лагеря решило запросить у Ленинградского управления НКВД разрешение на расстрел около двух тысяч заключенных для возобновления приема новых этапов в самую крупную большевистскую «Соловецкую Тюрьму Особого Назначения» («СТОН» — так более точно она стала называться).
Полученное разрешение было подписано «тройкой» УНКВД по Ленинградской области – Шитовым, Позерным и Заковским. На основании решения в октябре-ноябре1937 года большими партиями проводились расстрелы. Местное начальство тщательно отбирало для расправы лучших, талантливых заключенных: писателей, историков, философов, ученых – то есть самых опасных для большевистской идеологии людей.
В частности, расстреляны были: философ Павел Флоренский, драматург и режиссер А.С. Курбас, поэт и ученый Герд Кузебай, группа ленинградских литераторов, большое украинское землячество – поэты, переводчики, писатели, среди которых В. Подмогильный, Г. Эпик, Н. Зеров, А. Крушельницкий… (Крушельницкий уничтожен был вместе со всей своей семьей – десять человек).
Таким образом, удалось освободить места для приема новых, таких же выловленных из широки масс «счастливого советского общества».
Уместно напомнить здесь один диалог арестованного со следователем. «Почему вы так со мной разговариваете, я ведь еще только подозреваемый!» На что следователь спокойно ответил: «Подозреваемые у нас ходят по улице, а тот, кто сюда попал – уже заключенный».
